Лили ковыряла вилкой тыквенный пирог. Она так любила тыквенные пироги в школьные годы, но сегодня румяный сдобный кусок не лез в горло. А потому, он был фактически приговорен к безжалостному терзанию и крошению холодным металлом железной вилочки. Причем Эванс даже не догадывалась о несчастиях пирожочка, ибо вместо того, чтоб задумчиво глядеть на злодеяния рук своих, она задумчиво смотрела в открытую перед ней книгу. Книга была абсолютно редкая для здешних мест - маггловский томик Сомерсета Моэма, значившего для не-волшебного мира достаточно много. Лили любила современную литературу и ей особо нравились его книжки, но сегодня вот она перечитывала одну и ту же строку раз восемьдесят или полторы тысячи - точно она сказать не могла. И смысл необратимо ускользал от неё, как мыло, которое выпрыгивает из ваших рук, если держать его под струей воды. Буковки расплывались и отказывались складываться в нечто, несущее филосовское содержание или жизнеописание очередного представителя богемы ушедших десятилетий.
Кажется Марлен или Алиса когда-то хихикая назвала эту её временную дислексию «синдромом Джеймса Поттера», за что тут же получила по голове тем самым фолиантом, который вызывал трудность в понимании. Но, если говорить откровенно и припомнить все детали, то тяжело было не согласиться с тем фактом, что  каждый раз, незадолго до очередного рецидива этого страшного недуга, Эванс сталкивалась с этим лохматым очкариком и он выводил её из себя. Так что теперь, справедливости ради, Лили обязана была признать, что скорее всего он мог иметь косвенное отношение к тому, что она никак не могла насладится тем, что вышло из под пера английского прозаика.
Да, она думала о Поттере. Да, она злилась. Да что там, она была взбешена. И, как это не странно, сегодня все было гораздо серьезнее, чем во все те разы на школьном дворе. Или в кабинете по зельеварению. Или в любом другом кабинете и уголке магического замка, где Джеймс неизменно находил её, исключительно для того, что бы в очередной раз вывести её из душевного равновесия.
Все началось накануне, когда он практически вполз в дом, на четыре часа позже обычного. Эти четыре часа она не находила себе места, но когда наконец он появился, даже не смогла ничего ему сказать. Война - жуткая такая штуковина. Ты все понимаешь. Знаешь, что нужно сражаться за то, что тебе дорого. Даже сама рвешься в бой. Но каждый раз, когда любимый тобой человек выходит за порог - ты будто умираешь немножко. Ты, сама того не желая, думаешь о том, вернется ли он. И когда он возвращается весь в крови и прочих побочных эффектах заклинаний, некоторые из которых такие цветистые, что ты их даже за свою недолгую практику в Мунго не видела, ты хочешь запереть его насовсем. Потому что ты знаешь, что заклятье пролетело слишком близко и только случайность позволила ему добраться до тебя живым. А ты ведь так хочешь, чтоб он был живым!
И вот ты запрещаешь себе плакать и обрабатываешь его раны бадьяном, нашептывая десяток целебных заклинаний под нос. Ты не сдерживаешься и всхлипываешь пару раз, когда он вздрагивает от боли, после чего тихо смеется над тем, какая же ты плаксивая трусиха. И внешние порезы затягиваются, ты ложишься спать, прижимаясь к нему крепко-крепко, боясь, что его у тебя отнимет эта проклятая война. А на утро он говорит тебе, что битва еще не закончена и что ему пора в новый бой.
Лили помнила как кричала, но не помнила что. А еще она помнила, как он сначала глупо улыбался, пытаясь превратить все в шутку, а потом вдруг стал до ужаса серьезным и ушел, хлопнув дверью.
- И этот предатель Флориан с ним ушел - пробубнила себе под нос Лили. Это, кстати объясняло, почему она сидела не за порцией мятно-шоколадного мороженного в кафе напротив, а прямо у Фортескюшного конкурента.

Лили взглянула на маленькие часики, которые были оформлены в виде медной совы на цепочке, опутавшей её шею. Прошло полтора часа, а от лохматого упрямца все еще не было вестей. Уныло захлопнув книгу, она с тоской покосилась на десерт. Мысль о том, чтобы перейти через улицу и дожидаться там вестей, посещала её каждые пятнадцать секунд, но обида была сильнее здравого смысла. Глупо. Чертовски глупо обижаться на того, кто прямо сейчас рискует своей жизнью, но именно этот факт и бесил её больше всего. "Неужели он не понимает?.." - сокрушалась рыжая. Иногда, вот в такие вот моменты особенно, ей хотелось схватить его невыносимо огромную тушку, а вместе с ним и всех, кто ей дорог, и трансгрессировать куда-нибудь в Микронезию, где можно запереться в бунгало, спрятаться, скрыться. Эти жалкие трусливые мыслишки о том, что бы отсидеться. Но она знала, что отсидеться им никогда не удастся, потому что пока они живы - война будет идти. Потому что их найдут. А даже если не найдут, разве сможет она простить себе то, что пряталась под одеялом от Страшного Военного Мира, когда тысячи магглов, магглорожденных волшебников и магов умирают каждый день, сражаясь с этим проклятым волшебником-рассистом и его омерзительной шайкой сумасшедших?
Лили считала себя добрым человеком, но, Мерлин её заколдуй, она порой мечтала самолично сжечь дотла этого чокнутого Реддла, с его тошнотворными идеалами, пропагандирующими смерть как самой Эванс, так и всех, кто был ей дорог.

Её невеселые и весьма кровожадные размышления прервала белокурая шевелюра, мелькнувшая перед глазами. Чуть не задев чашку и пройдясь по останкам пирога шарфом, Ленора Саламон, собственной персоной, плюхнулась напротив. Слабо улыбнувшись тому обстоятельству, что полтора часа назад фраза про "книжную распродажу" привела бы её в режим активного действия и полнейшей боевой готовности, Лили отодвинула тарелочку с десертом на безопасное расстояние.
- А простое "акцио" на них уже не действует? - улыбаясь спросила она, вспоминая свои мучения с "Левитационными инновациями Ибсвича". - Привет, Нора. Каковы причины твоего появления в "Пирожковой"? Встречаешься тут с Ксено и не хочешь, что бы Сириус видел? - заговорщецки подмигнула подруге Лил.

Бывают такие люди, которые умеют смеяться. И мы сейчас не про тех, что долго репетируют свой смех, дабы он звучал подобающе и при этом максимально естественно, и даже не про тех счастливчиков, чей открытый признак веселья сравним с перезвоном серебряных колокольчиков. Бывают такие люди, которые начинают смеяться так, что любой, самый серьезный, самый грустный человек начнет хохотать над ним. Вместе с ним. Частенько не понимая шутки. Просто потому что не возможно оставаться равнодушным при этих нечеловеческих звуках, исходящих из милой девочки-одуванчика.
Лили сидела и кусала губы. Она поджимала их, потом снова закусывала. Но примерно в тот момент, когда Ленора хрюкнула в пятый раз - она сломалась. И вот две девушки сидят за одним столиком и ржут в полный голос. Хохочут так, что болят ребра и живот. И легкие не справляются и скулы гудят от напряжения. На глазах выступают слезы. А хохот не прекращается. В Лилином случае, он позже перешел в кашель. Девушка сгорбилась и схватилась одной рукой за живот, а другой за край стола, дабы не упасть. Собственному вестибулярному аппарату она сейчас не доверяла.
Когда наконец она окончательно ободрала легкие, девушка измученным и внезапно осипшим голосом простонала.
- Ну прости! Я знаю, что вы друзья, просто об этом все шепчутся. Да и, если честно, год назад я сама пару раз подумывала о том, что вы... - рыжая снова засмеялась. - Если честно, я даже немного волновалась за тебя. Понимаешь, все эти его поклонницы... Особенно эта Перкисс... Она буквально лопалась от ревности, глядя на тебя. Пару раз мы с девчонками даже думали что нам прийдется лечить тебя от летучемышиного сглаза или чего похуже - Лили закатила глаза. Как правило, поклонницами Сириуса были девушки... со странными сдвигами в психике. Лично Эванс думала что тут одно выходит из другого, но так и не догадалась, где была причина, а где следствие.
- Так значит с Лавгудом вы все же встречаетесь? - с добрым ехидством прошептала Лили.
Обычно она не очень-то любила все эти девчачьи разговорчики. Возможно потому, что долгие годы предметами таких разговорчиков в спальне девочек становилась именно рыжая особа и некий патлатый молодой игрок в квиддич. Однако сейчас в ней, непонятно откуда, пробилась эта странная женская тяга к обсуждениям чужой личной жизни. Возможно, с ней сыграло шутку её подсознание, отвечавшее за защитный механизм, ибо прошло уже несколько минут, а на часы она даже не поглядела.

- А ты думала - смеясь сказала Лил, делая при этом страшные глаза - Значит добралась все же до тебя её волшебная палочка! И только ты, моя милая Нора, могла поверить в то, что все это нелепая случайность и тотальное отсутствие прилежания на занятиях по Защите от Темных Искусств, которые, между прочим, преподавал её отец? - иронично спросила Эванс, поднимая бровь. - Милая, наивная и очаровательная Ленор... Даже если бы Перкисс наслала бы на неё волдыри, складывающиеся в слова "Сириус - мой", она все равно бы недоумевала. - Лили улыбнулась.
Хотя, уж чья бы Шышуга лаяла. Сама Лили вон умудрялась, причем весьма успешно, несколько лет начисто игнорировать всяческие признаки ухаживания, принимая их за обычное баловство. Ну, правда в конкретном случае это действительно было похоже на дурачество, потому что кто-то у нас олень стоеросовый... - И сейчас этот олень где-то там, и Мерлин знает что с ним происходит... - Лили отвела глаза и судорожно вздохнула, машинально потеребив пальцами часики.

- Значит "друзья вы с Ксено"... - резко перебила она собственный поток мыслей -... просто друзья. И он просто по дружески смотрит на тебя ровно такими же глазами, с которыми говорит про своего обожаемого взрывопотама? И в библиотеку вы вместе ходите по-дружески? - псевдо-серьезным тоном продолжила она. То, что Ксенофилиус Лавгуд неровно дышал по отношению к Леноре Саломон было видно всем. То что Ленора Саломон краснела и начинала запинаться стоило Ксенофилиусу Лавгуду на неё посмотреть, тоже знала каждый гриндиллоу. Однако эти двое упорно делали вид что не догадываются, или же на самом деле не догадывались даже о собственных чувствах. Им и невдомек, что все, кто хоть раз видел эту эту парочку вместе уже тридцать раз мысленно их поженил и представил себе их будущих очаровательных детишек. Вот Лили, например, видела эдакую очаровательную девочу с Нориными огромными голубыми глазищами и длинными светлыми волосами. И возможно чуть больше Лавгудовской восторженности и любви к редким видам животных.

Не так уж и много на свете таких людей. Ну, понимаете, таких, которые как маленькие солнечные зайчики, которые неожиданно появляются в твоей жизни в один из дней поздней осени, и ты, сам того не замечая, улыбаешься от того, что солнечный блик попал тебе в глаза. А еще они похожи на маленьких детей, которые, порой поражающие не свойственной годам мудростью, удивляют абсолютным непониманием вещей столь банальных и простых, как тексты романтических баллад Селистины Уорхол или принцип фотосинтеза. Они так чисты и наивны, что вам ни в коем случае не хочется хоть как-то омрачить их разум или существование, и стоит им по вашей воле сменить бессознательную улыбку на печальную задумчивость, как вы тут же чувствуете себя самым последним и самым подлейшим представителем рода человеческого.
Ленора Саламон была как раз такого рода девочка. С ресницами на щеках и восторженным взглядом, который потух и беспомощно опустился на пальцы. Те, в свою очередь, абсолютно не отдавая себе в этом отчета, теребили, терзали вязаный шарф.

Лили почувствовала себя неловко. И вроде ведь ничего не сделала особенного, не сказала... Однако было странное мерзотное ощущение, что что-то не так, и все это по её, Лили, вине. Очевидно, по каким-то странным причинам, мысль о гипотетическом романе с Блэком вызывала у Норы смех, в то время, как абсолютно то же уравнение, но уже с другим знаменателем, вгоняло её в тоску и даже практически в ужас. По лицу совсем еще юной волшебницы всегда можно было читать как по раскрытой книге, и легкий комедийный сюжет внезапно сменился путанной элегией.

- Ну, друзья так друзья. - слегка поднимая руки в типичном «я сдаюсь» жесте и как можно мягче улыбаясь, сказала Лили, попутно думая о том, что это абсолютная неправда. И что самое страшное, похоже теперь и Нора начала догадываться об этом.
Молодец, Эванс! Пять очков Гри...а, не важно.