Дождь лил вчера. Дождь лил позавчера. И поза-позавчера. Дождь льет всю неделю. Дождь льет с сентября, с того самого дня, как я впервые переступила порог этого отделения в бледно-желтом халате с аккуратно вышитом правом кармане «Медоуз». Дождь льет третий месяц. Здравствуй, Лондон, как же давно я не проводила осень с тобой, и ты рекомендуешь себя не с самой лучшей стороны, знаешь ли.
Иногда мне кажется, что стены Мунго просто пропитались этой сыростью и поэтому здесь так холодно и неуютно. Больница вообще по определению своему не самое уютное место и не скажу, что мне тут особенно нравится. Правда, думать о том, что тебе нравится или не нравится здесь совершенно нет, потому что большую часть времени ты ходишь с толпой таких же новичков по палатам, где слушаешь сухие отчеты из историй болезней, проходишь показательную экзекуцию, которую здесь почему-то принято называть «опрос», смотришь на процедуры, которые проводят старшие целители… в общем, здесь настолько есть чем заняться, что после очередной рабочей смены меня хватает только на то, чтобы трансгрессировать к Фортескью и повалиться на кухонный диван. А потом снова. И снова. И снова. Мне всего восемнадцать, но такое ощущение, что я уже глубокая старуха.
- Дорочка, я…
- Конечно же ушел по жутко важному поручению в приемное отделение, а не позорно куришь под лестницей, - над сестринским постом, где я сижу, навис Грег. Грег – славный парень, учился на Рейвенкло на год старше. Иногда мне кажется, что Грег – единственный человек в этом здании, который не считает обязательным ходить круглые сутки с одним и тем же выражением лица суровой античной статуи. Грег мне нравится. И это вовсе не потому, что он приносит мне колтокесы каждый раз, когда отлучается по «жутко важному поручению».
Сегодня в отделении поразительно спокойно. Тихий день. Скажи я это вслух в присутствии кого-то из старших – непременно получила бы в лоб. Нельзя говорить «тихий день».  Какая-то странная медицинская примета, мол, после этого словосочетания вся тяжесть мира обрушится на отделение, мы познаем смерть, ужас и непростительные заклинания во всей их красе.  Но сегодня и правда тихий день. Настолько тихий, что целители засели в своей ординаторской,  раз в полчаса прошаркает тапочками по коридору какой-нибудь больной, а я уже полчаса сижу над тремя несчастными историями и никак не могу закончить писать в них назначения. Тихий, тихий, тихий день.
- Медоуз! – ставлю жирную кляксу в карточке некого Берроуза, вскакиваю с места, больно ударившись коленкой о стол и чуть не опрокинув стул. Целителям определенно нужно поработать над своей манерой обращения – еще пару таких «приветствий» и мне самой можно будет ложиться на лечение.
- Д-да? – ничего не могу поделать с собой. Всегда робею перед старшими целителями. Особенно перед этим. Уж больно у него суровый вид. Да и вообще он особенной лаской не отличается. 
- Последний зачет сдала? – целитель хмурит брови.
- Д-да…  - иногда мне кажется, что это не больница, а аврорат. Так и хочется вытянуться по стойке «смирно» и прокричать «Сэр, так точно, сэр!»
- Бросай свои каракули, привезли больных, пятая палата, третья кровать – твой.
- То есть как это – мой? Мой совсем-совсем мой? Или я ассистирую Вам? Или…
- Твой, целиком твой, Медоуз, у нас не хватает рук, скоро привезут отряд боевиков. Не строй из себя идиотку,  не то я быстро передумаю. Что стоишь! Живей!
- А… я. Я уже!  - все-таки опрокидываю стул, спотыкаюсь, но все-таки выбираюсь из-за этого дурацкого поста. Пятая палата, Пятая палата это направо…
- Куда пошла? А карточку из воздуха материализуешь?
- А… да. Точно. Карточка! – возвращаюсь к посту, хватаю чистую карточку и перо и снова лечу к пятой палате.  Ведь у меня пациент. С ума можно сойти. У меня. Пациент. До этой минуты вся моя медицинская деятельность ограничивалась только помощью старшим целителям и старжерам. Ну, как сказать «помощь». Я, например, бинты держала. Подавала зелья. Компрессы делала.  Историю вела… А здесь целый больной!
Итак, пятая палата. Я отсчитываю третью от входа кровать и застываю на пороге. На третьей кровати лежит немного потрепанный и изрядно помятый, но все-таки невероятно красивый мужчина. Он улыбается, оглядывается по сторонам и о чем-то шутит с другими пациентами.
Несколько мгновений я неуверенно мнусь на пороге. Потом расправляю складки на платье, перекидываю волосы через плечо (так, мне кажется, я выгляжу красивее), расправляю плечи, стараясь соблюсти осанку балерины, и лебедушкой плыву к кровати. Ну, то есть мне бы хотелось плыть лебедушкой. На самом деле я очень неуверенно подкрадываюсь.
- Кхм… здравствуйте. Я…эм… - (почему он улыбается? У меня что-то не то с волосами? Лицом? Халатом) – Медоуз. Целитель Медоуз. Ваш целитель. – выдавливаю из себя подобие приветливой улыбки. Обычно улыбка меня спасает.

Отредактировано Dorcas Meadowes (2013-09-11 16:22:57)

Было бы очень здорово, если бы вместе с тем, как правильно накладывать лечебные заклинания и компрессы, нас бы учили и тому, как правильно реагировать на пациентов. Хотя бы на таких, как этот говорливый мужчина. Что, простите, он себе позволяет? Что значит пособие? Я, между прочим, лучшая в своей группе! Ну, почти… Какое свидание? Мозоли? Стройняша? (ну да, я скинула несколько фунтов в последнее время). И эта дурацкая улыбочка. Наверное, у меня пятно от чернил на носу, никак не меньше.
Я чувствую, как мои щеки вспыхивают жаром. Отлично, теперь я еще и напоминаю помидор. Делаю несколько судорожных вдохов и выдохов (это только в драматических спектаклях и маггловском кино судорожные вздохи выглядят красиво, на самом деле это смотрится так, будто я рыба на суше, испуганно пытающаяся ртом поймать воздух) и, собрав все свое мужество, наконец отвечаю:
- Это что, мой возраст или как я выгляжу позволяет вам говорить таким снисходительным тоном? Почему вы уверены, что я не дам вам по носу? [1] - Слышал бы меня сейчас папа. Да он бы чаем поперхнулся от такой фантастической наглости.
Несколько секунд разглядываю носки собственных туфель, но потом все же с пугливым любопытством смотрю на пациента, вопросительно приподняв брови. Да сотрет кто-нибудь эту шутовскую улыбку с его лица или нет? А еще этот его хамоватый друг. Или напарник. Или коллега. Да какая, к черту, разница кто он такой вообще?
- Ну, теперь, наверное, можно начать опрос… - бормочу я скорее самой себе, чем присутствующим.  Мерлин и Моргана, что за ужасные ощущения! Вся палата, кажется, смотрит на меня. Как только целители справляются с таким давлением?
Буквы в формуляре плывут перед моими глазами, а я озабоченно грызу кончик пера. Так, соберись, Медоуз, ты целитель или как?
– Значит, имя и фамилия больного… ээм, ой, то есть: как вас зовут? – отрываю взгляд от карточки к мужчине, который теперь выглядит совсем уж невесело. Я бы даже сказала, что ему…
- Мерлин! Вам же больно! – бумаги летят из рук, разлетаясь на ходу и рассыпаясь чуть ли не по всей палате. Вот же дурная голова, Доркас. Сначала оказание первой необходимой помощи, а потом уже организационные вопросы. Глупая глупая глупая глупая глупая! И зачем я сейчас собираю эти дурацкие бумажки под кроватью? Представляю насколько у меня сейчас глупый вид: на четвереньках-то и на полу. А человек там, между прочим страдает.
Поспешно вскакиваю  с пола, на ходу отряхивая соринки, прилипшие к платью и халату (здесь вообще убираются?), откладываю бумажки на ближайшую тумбочку.
- Простите, – выдыхаю. Холодный ум, Доркас. Тебе нужен холодный ум. Итак, подойти ближе, плавно взмахнуть палочкой (какого лешего ты пытаешь продемонстрировать свою лебединую шею и одухотворенный взгляд, Медоуз?!), произнести четко и уверенно:
- Anestesio [2] - ну вот, молодец. По крайней мере,  я его не убила, и он не зашелся в припадке, как позавчера случилось у Стоун. – Теперь легче? – На этот раз улыбка дается мне гораздо легче. Надеюсь, она получилась не такой дурацкой, как обычно. – О, пожалуйста, не нужно разыгрывать здесь благородную жертву! Только не передо мной, пожалуйста, мне вас положено лечить. Между прочим, если бы вы не молчали, словно великомученик, и не строили из себя невесть кого, я бы сделала это гораздо раньше! Ой…простите, я, наверное, слишком грубо… я не специально!
Обессилено опускаюсь на краешек кровати. Вообще-то так делать нельзя, но мои ноги словно набили ватой. Не думаю, что кто-то обрадуется, если я рухну на пол посреди палаты.
- Извините… Спасибо, - мужчине с соседней кровати, заботливо передавшему мне с тумбочки историю болезни. Достаю из кармана свое потрепанное перо и снова обращаюсь к своему горе-больному:
- Так все-таки – как вас зовут?